Ветер перемен, так рьяно подувший на лопасти нашей многонациональной мельницы, опрокинул ее, и в жерновах всеобщего безумия оказалось множество судеб. Смешав добро и зло, веру и безверие, эти события оставили глубокие раны в людских душах.

Читать далее →

Вокзал в Эссене небольшой и неуютный. Грязные стесанные ступеньки ведут наверх, к поездам. Засаленные перроны и серый цвет, в который выкрашена большая часть вокзала, не поднимают настроения. Особенно в шесть часов утра, когда над городом стоит негустой туман. Пассажиры с невыспавшимися лицами, ежась от утреннего морозца, прохаживаются по перрону. Тут же ранние бомжи пытаются «стрельнуть» сигарету, монету или бутерброд. Сильный ветер гонит по асфальту окурки.

Наверное, входить дважды в день в этот вокзал — удовольствие так себе. Но Лутц пожимает плечами. «Наплевать», — говорит он и сплевывает в урну. Лутцу девятнадцать лет. Каждый день ездит он на работу через эссенский вокзал. каждый день видит он людей: отъезжающих, приезжающих или попросту живущих на перроне. Но для Лутца это уже не повод для головной боли, которая сопровождает обыкновенно размышления о бытии. «В жизни бывают случаи и пострашнее», — говорит он.

Пожалуй, Лутц прав. Недаром его дом находится по соседству с приютом для престарелых. Его лучший друг проходит там социальную службу — сам Лутц «откосил» от бундесвера в пожарной команде. Хотя в приюте было бы спокойнее. Да и внешне выглядит это вполне прилично: красиво, чисто, даже уютно. «Нет, это не для меня. Многие у нас отсылают сейчас своих стариков туда умирать. Вот где настоящий ужас, а не в этих дурацких фильмах».

Работает Лутц газовщиком. Профессия не престижная, но нужная. Ему нравится. И вообще, всегда кусок хлеба на черный день есть, что совсем не лишнее в Северной Вестфалии, где около ста семнадцати тысяч людей моложе двадцати пяти лет не имеют ни работы, ни места учебы. Некоторых из этих бедолаг можно встретить в Эссене на вокзале. Это уже отчаявшиеся. Многие не закончили школу — кому это нужно, все равно перспективы никакой. Они сидят небольшими группами по десять-пятнадцать человек, пьют пиво, курят или глотают дешевые наркотики. Полицейские их не трогают. Они свободные граждане свободной страны, хотя их существование сродни небытию.

Впрочем, нельзя назвать их совершенно брошенными. О них заботятся. К примеру, в некоторых церковных общинах, католических или протестантских, собирают пожертвования, снимают для бездомных подростков квартиры или нанимают врача для законченных наркоманов. Сам Лутц церковь не посещает — не хочет платить церковный налог. Вопрос о существовании Бога вызывает у него недоумение: «Есть, наверное. Но я-то ему зачем?»

Он простой нормальный парень, родился и вырос в Эссене. Разговор о родном городе вызывает у него гримасу. Эссен — когда-то крупный промышленный центр (добыча черного и бурого угля) — в 1989 году закрыл последнюю шахту. Уголь добывали до упора, пока тротуары в городе не начали проваливаться. Выкопали все. Итог: безработица, плохая экология. «Неперспективное место», — комментирует Лутц. На вопрос, возможно ли улучшение положения в ближайшее время, если государство все-таки решит увеличить дотации, просто хмыкает: «Это жирдяй-то?» (так «любовно» он величает бундесканцлера Гельмута Коля).

Аналитики называют жизнь сегодняшних немцев «свободной от смысла». Молодежь в России, вероятно, переживает похожий кризис. Впрочем, это все патетика. Да Лутц и не жалуется. Он собирается жить и не называет это кокетливым словечком «выживать». Потому что для него сейчас это одно и то же.

Потому что ему досталось трудное время и трудное место. И если он не встает по этому поводу в позу или не «колется» в вокзальном сортире, так это потому, что не питает иллюзий относительно своей жизни и собирается прожить ее так, как она сложилась.

Какая-то девушка в потертой кожанке, с мятым шелковым платком на шее подходит к нам и начинает бормотать что-то о покинувшем друге, чужом городе и полном отсутствии дойчмарок в кармане. «Продай куртку», — говорю я не без злости. Лутц добродушно протягивает «покинутой» несколько монет. «Не отстанет», — пожимает он плечами. Не в этом ли смысл всей гуманитарной помощи?

Впрочем, подозреваю, что это решение продиктовано отчасти и чисто немецкой сентиментальностью. Девушка напоминает ему сестру. Керстина не живет с родителями, а снимает с подругами квартиру в соседнем доме. Это здесь называется независимостью. Она учится, поэтому стирает вещи и готовит ей еду мама. Лутц живет с родителями. Мысли о том, чтобы отделиться, у него пока нет. Зато есть неплохая стереосистема, аквариум с золотыми рыбками и любимый мотоцикл. Но это — для души. А для работы у Лутца есть эссенский вокзал в 6.15 и в 16.45. Местечко так себе.

Геля ТИМОФЕЕВА

Исповедь бывшего вора

Я знаю его уже год. Когда мы познакомились, мне бросилась в глаза татуировка на запястье его левой руки в виде пяти точек, как на игральной кости. Я долго не решалась узнать, что это означает. Но однажды спросила.

Он неторопливо закурил и сказал: «Один в четырех стенах. Только те, кто был там, знают это…»

«Не в деньгах счастье, а в их количестве», — с этой мысли все и началось. Сначала я думал об этом, а потом начал изыскивать способы раздобыть это «количество». Я решил прощупать своего знакомого Шурика — он в то время сидел «на винте», и его мозг находился в постоянном напряге, где надыбать денег на очередную дозу. Он обрадовался — мол, я как раз вовремя — ему нужен напарник. Суть предлагаемого дела была такова: на его «Хонде» мы подваливаем к ближайшей станции метро, я подхожу к палатке якобы что-то купить и вынуждаю продавца податься харей в окошечко. Когда продавец будет находиться на расстоянии вытянутой руки, я пускаю ему в лицо мощную струю ядреного паралитического газа. Тот практически моментально вырубается, в киоск влетает Шурик, берет кассу, что-нибудь из спиртного, и мы бесследно исчезаем…

Самое удивительное, что этот план удался. И раз. И другой. И третий. С «добычей» мы, как правило, зависали у знакомых воров Шурика. Все проходило абсолютно безнаказанно. И неизвестно, сколько бы времени мы так «зарабатывали», если бы…

Как-то из старших «друзей» Шурика сказал, что все, чем «мы страдали до этого» — бирюльки и пора бы нам заняться настоящим делом. Так я взял первую «хату»… Далее было еще три, пока не повязали Шурика. Я лег на дно и опять остался без «работы». Но, как говорится, «жадность фраера погубит» — захотелось срубить денег по-крупному, и мы решились на ограбление инкассатора. Все, казалось, было продумано до мелочей.

Мы знали, что инкассатор в 15.30 подъезжает к банку и, как бы он ни изменял маршрут, в 15.25 он будет выезжать с магистрали в сквер, чтобы зайти (как всегда) к своей знакомой в цветочный магазин. Его напарник в это время обычно оставался в машине. Но иногда он вылезал покурить. Там-то его и решили брать… На место мы выдвинулись в 14.55. Я, на машине, оставался в арке близлежащего дома — моя задача состояла в том, чтобы увести преследование за собой. Машины, на которых мы выехали, были как близнецы — две совершенно идентичые «Ауди» с одинаковыми номерами. Четверо моих людей поджидали свою добычу напротив цветочного магазина, на другой стороне сквера. Водила первой «Ауди» оставался в машине и по ходу дела должен был всех собирать. И вот «броневик» с деньгами тормозит у магазина. Один инкассатор летит к прилавку. Другой вылезает поразмяться. И тут понеслось. Номер первый блокировал дверь в цветочный магазин, а второй и третий занимались напарником инкассатора. Все прошло как по нотам. Не успел я прийти в себя, как наша машина рванула в гараж — «отстойник». Теперь я должен был увести патрульную машину, запутать следы и, оторвавшись, своим ходом вернуться к ребятам.

Поймали меня на выезде на Окружную дорогу и здорово обломались — в машине не было ни троих грабителей, ни денег. В ходе следствия я косил под дурика, прогоняя одну и ту же версию, мол, шел в музыкальный магазин дворами, вижу — открытая тачка, решил пошарить, а тут такое дело: влетает во двор милиция, я и струхнул — дал по газам, думал, оторвусь…

Два месяца меня мурыжили в следственном изоляторе. Одиночка. Мерзкая, серая комнатенка два на три с высоким потолком, из мебели — две двухъярусные койки. В довершение картины, как водится, слепое окошко с решеткой в палец толщиной. И два месяца ничего, кроме этих серых стен да физиономии охранника, просовывающего в окошечко двери баланду (несоленую перловку с рагу для собак) в алюминиевой миске. Вначале я пытался бороться. Но даже солнце брезговало заглянуть ко мне в камеру. Читать было нельзя, и единственным источником информации оставались собственные мысли, тоскливые и однообразные — как было классно на воле! А еще в шестнадцать лет думается о том, что «недолюбил, недострадал…». И допросы, допросы, допросы. Чуть ли не каждый день.

Потом суд как малолетке «припаял» мне три года «за угон личного автотранспорта». А далее — по этапу на Урал. «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, — подумал я, переступая черту зоны. — Это тебе не одиночка…» Действительно, одиночка — это если не санаторий, то по крайней мере нормальная районная больница по сравнению с зоной. «Колючка» над серым облупленным забором, видавшим, кажется, самого Мамая, охранник на вышке с автоматом в обнимку. В глазах трех попавшихся по пути парней-заключенных колкий и злой интерес. Провожают волчьими взглядами, даже мороз по спине. А я-то думал, что повидал…

И вот камера. Открывают передо мной дверь, под ногами — белоснежное полотенце. Что делать? Поднимать «в падлу», перешагнуть — тоже как-то не так. Вытираю об него ноги, говорю всем «здрасьте», после чего меня бьют — жестоко и больно, а когда я, харкая кровью, поднимаюсь, впаривают «причесывания по понятиям». Тут я понял — лучше молчать — за тормоза сойдешь, а то вдруг ляпнешь чего…

Вспомнил, как на гражданке сосед мой, вор (у него уже тогда три «ходки» было), говорил: «Никогда не признавай своей неправоты. Пусть не прав — все равно доказывай, мол, ясно, что есть общепринятые понятия, но у меня на каждое — свое мнение есть». Так я и поступил: уперся как баран на своем, хотя говорил медленно, продумывая каждое слово.

Мне еще повезло. Долго за мной наблюдал старшой из одной «семьи» (так называется кучка зеков со своим укладом), вор. Упрямство и какое-то мужество изменило мое подвешенное состояние в зоне. Из разговоров он понял, что я собой представляю. Так я влился в «семью». Да еще он оказался моим земляком… Короче, мне удалось не сломаться.

Постепенно я притерся. Привыкнуть и расслабиться было невозможно. Приходилось постоянно отстаивать себя.

Наверное, я не задумался бы над происходящим, если бы не мать. Она приезжала на свидания. Разделяла нас по-киношному банальная перегородка из оргстекла и — по телефонной трубке с двух сторон. Я не помню, что ей говорил. Не помню, что она говорила. Помню только, что плакала она беззвучно и повторяла: «Как ты мог? Как ты мог?!» А действительно, как? Как я посмел вот так жестоко с ней? Тогда я, конечно, не задумывался о последствиях. Матери же всегда с «приварка» что-то приносил. А она думала, что я работаю… Думал, после такой лжи мы не сможем жить как раньше. Мама… Только там понимаешь, что это такое, когда у тебя есть МАМА. Как это объяснить? Один из тех, троих, с волчьим взглядом, из семьи алкоголиков. За два года его пребывания здесь, по словам старшого, к нему никто ни разу не приходил. Мы же с матерью всегда жили дружно.

На зоне, я заметил, становишься сентиментальным. Даже нет, я бы сказал, больше начинаешь думать о простых человеческих вещах. И когда вспоминаешь волю, в памяти почему-то всплывают не «славные дела», а Новый год с мамой, соседка Ленка, с которой даже не здоровался, что-то такое, незначительное. Но после этих «незначительных» картин на душе становится тошно. И остается единственное желание — домой, к матери, к горячей картошке. Глупо, но там больше ничего не хочется. Может, только любви…

Пробыл я на зоне недолго — полгода. На мое счастье, тетка одного из моих «братков» работала в прокуратуре, и меня отмазали.

Теперь все позади. Я на свободке. Жизнь входит в нормальную колею. Правда, московской прописки меня лишили. Ну, да черт с ней! Не все ли равно, где жить — у Кремля или в Урюпинске? После колонии, вышек, сокамерников, холодной недосоленной еды мне кажется раем даже шалаш. На криминал, сказать по правде, больше не тянет ни за какие филки. Свобода — бесценна. Тот, кто был один в четырех стенах, знает это».

Елена ВОРОНОВА

* Филки — деньги (уголовный жаргон).

Как это начиналось

Сразу уточню: мне не пришлось ходить по архивам, листать подшивки старых газет и журналов, где тогдашним, начала 80-х годов, рокерам назойливо делали ненужную рекламу. Просто я проживал тогда в одном подъезде с лидером московских рокеров — Майклом (Мишей) Ло, негром, родившимся в Москве.

Именно он организовывал у нашего дома ночные сборища мотоциклистов, быстро подхвативших кликуху «рокеры». Правда, сами они всегда оговаривали, что рокеры с эстрады — это дрянь и мерзость, а вот они — именно то, что надо: мужественные, искренние, отчаянные.

Ах, рокеры, рокеры, где же вы теперь?! Где те ребята, что неслись по ночному городу, тесня друг друга и полностью заняв встречную полосу движения?

Лидер Миша с группой в 30 — 40 собратьев, примчавшись утром домой, на улицу Нежданова, обычно восторженно вопил:

— А как этот улетел в сторону, а? А помнишь, как тот придурок свалился? Ха? Ха-ха!!

Потом из рассказов ребят я узнавал: неслись на бешеной скорости в сторону Домодедова, а навстречу ехал ничего не подозревавший таксист. Ну куда бедному деваться перед строем мотоциклов — съехал вместе со своей задрипанной «Волгой» в ближайший овраг. Лучше уж туда, чем в морг.

«Шутили» и над инспекторами ГАИ. Один из них решил в одиночку взять сорок рокеров. Ребята и сыграли с ним спектакль.

«Бедный мусорок за нами летит, думает, героем дня станет. Не тут-то было: мы сиганули на набережную и по тормозам. Все разом. Останавливается и патрульная машина. Офицерик бежит, кричит, размахивает дубинкой и грозит всеми карами небесными. А нам по барабану — перед выездом махнули чуть не по пол-литра каждый. Один из наших подходит к стене дома и щекой резко проводит по стене. Кровища течет, а он смеется:

— Щас вот пойду к прокурору, и ты в двадцать четыре часа из ментовки вылетишь за избиение несовершеннолетнего!

Через две минуты мент нас просил, чтобы мы ничего не делали, а то, мол, семью без жратвы оставим!»

И так далее. Дело даже не в этом, а в том, что иной раз пресса, ухватившись за какой-то один случай, вертит и крутит им так часто и много, что у героя статей вдруг начинает кружиться голова от всеобщего внимания. Вот Мишу Ло и его братию тянут на ТВ, вдруг приезжает некий юнец, представляющий в Москве голландское радиовещание. Как вы думаете, что сообщает интервьюируемый Ло? Оказывается, его притесняет милиция вовсе не за мотохулиганство, а за цвет кожи!

Лидер есть лидер — приходится нести ответственность. В подмосковном спецприемнике ГУВД Москвы, где привыкли к тишине и покою, Мишу «заперли» на 15 суток. За хулиганство. И вот тут началось. Те самые сорок рокеров, что носились прежде в Лужники на «стрелку», примчались теперь сюда, собираясь разнести «тюрьму». Начальник спецприемника, человек спокойный и выдержанный, дрогнул: как ему выдержать осаду, если его заведение охраняет только шесть человек, включая его самого? И отправился майор милиции к лидеру: спасай положение!

Майкл почувствовал ответственность за порученное дело, вышел на улицу и заявил:

— Все в порядке, ребята, меня здесь тухлятиной не кормят.

И когда компания, развернув тяжелые мотоциклы, унеслась в столицу, небрежно сказал начальнику спецприемника:

— Я там видел у вас на столе журнал с моим интервью. Почитайте, нелишне будет…

Как это продолжалось

В умах и сердцах «стариков 80-х» все еще прочно сидит слово «рокер». Но уже народилось новое поколение, и вчерашние младенцы прочно заняли свое место в жизни. О рокерах они не помнят, зато знают, что такое «байкер».

Новички-байкеры, между прочим, особой оригинальностью не отличаются. Вот стоит новенький «харлей», изрисованный костями и отдельными частями скелета. Ужас и страх! Только я уже видел это, когда Майкл и компания, украсив свои бренные тела гирляндой из костяшек-черепов, неслись в неведомую ночную жуть.

Новички подхватили и другую традицию — усиленно налегают на пиво. А какая разница между прежними и нынешними «мотопарнями»?

Решил спросить это у одного из лидеров байкеров — Леши С. и его компании. Очень я их уговаривал разрешить мне в публикации назвать настоящие фамилии — отказались. Да что же за секретность такая, вопрошаю, а в ответ:

— Мы тебе чего скажем, а потом нас менты повяжут.

Ишь ты, думаю, значит, наверняка, как чертов разбойник Майкл, носятся в ночи. Но ребята мне мозги от старой блажи прочистили.

— Поймите, мы глупостями не занимаемся и водку за рулем не пьем. О рокерах слышали кое-что, но так, бред всякий. И движение у них было, ну… хулиганское, что ли. У нас все наоборот.

— Наоборот? Вы что — записались в юные помощники ГАИ?

Байкеры смеются, предлагают снять шоры с глаз и иначе, совершенно иначе, взглянуть на них.

— Поймите, — у Леши даже вызывает гнев, что я уравниваю их движение с рокерами. — Это же балбесы были, а мы хотим пройти по жизни, неся идею нового стиля и смысла жизни.

— Не слишком ли высокую цель себе задали?

— Нет, потому что не стоит мелочиться. Слишком коротка она, жизнь наша.

Чем это кончится?

Почему эти парни уходят в ночь на мотоциклах? Да потому, что любовь к технике, к ветру странствий и непередаваемому восторгу несущегося по шоссе человека никогда не подменить уютом теплой квартиры. Это главное в них, байкерах. За руль мотоцикла садится тот, кто хочет испытать себя. Байкер — это не водитель легковушки, развалившийся в мягком кресле и дымящий сигаретой. Это парень, который не боится риска перед неизвестностью, хочет выработать в себе те качества, которые никогда не сформирует ни мамочка заботливая, ни школа с ее занудностью. Многие, кстати, вспоминая школу, плевались от души. И вовсе не потому, что дура-училка поставила когда-то «пару». Нет. Просто «в школе человек томится над маразматическими посылами вроде «Пушкин хотел сказать своим произведением то-то, а Лермонтов то-то…». Кем-то разжеванные бутерброды истин байкерам не нужны, они хотят найти нечто свое, проверенное жизнью.

— Нам противно и скучно, — говорил Андрей Л., — бултыхаться в каких-то догмах. Нам нужны дороги. Ведь никто не ругает альпиниста за то, что он идет в горы. Нам нужна скорость, ветер, уверенность в себе.

Милицию, особенно ГАИ, парни недолюбливают, равно как и Майклову компанию начала 80-х:

— Мы не хулиганим на дорогах, да и пьяные не носимся. Мы хотим ездить иначе. Скорость нам приходится сбрасывать уже потому, что сегодня все улицы забиты автомашинами. Дороги выбираем не московские, а областные, разгоняемся так, чтобы встречным не мешать. Скорость — это единственное, против чего может высказаться ГАИ.

Впрочем, милиция сегодня к парням на мотоциклах стала терпеливее. Некоторые инспектора, кстати, в свое время сами были рокерами, но тайными, не приобщались к движению, а лишь мечтали об этом. Может, потому и ребят нынешних воспринимают нормально, не так, как бывшие «старики», ушедшие из ГАИ на пенсию, с их прямолинейным мышлением и ревностным исполнением приказов свыше.

— Самовыражения нам не надо, — горячится Женя Д. — Мы не просто участники движения к новому стилю жизни. Нам важно и другое — чтобы люди обращали внимание на наши проблемы. Сами знаете — сегодня в Москве половина технических и спортивных клубов закрыта, а то, что раньше держалось на энтузиазме, просто свернуто…

Да, к сожалению, знаю. Могу даже дополнить — с 1990 года по России число технических секций сократилось на 15 тысяч, туристических — на 7 тысяч. А ведь в них занимались более полумиллиона парней и девушек. А бывшее ДОСААФ ныне берет обучать езде только за деньги.

— Секции ДОСААФ — для нас это прошлое. В чем-то даже сказка.

Действительно, сказка, если главная причина отказа ребят называть фамилии кроется в том, что приходится им на своих производствах подворовывать детали, которые можно подогнать к мотоциклу. Покупать запчасти — дорого, равно как и пообедать нормально. Да, с ГАИ отношения внешне нормальные. Но когда у парня, имеющего всего лишь пять тысяч на бутерброд, инспектор походя, просто так, отнимает их, как свои собственные, кладет в карман, приобщая к «лимону» с двумястами зарплаты, в сердце байкера закипает злость.

Байкерство — не просто любовь к мотоциклу. Парни искренне хотят и возрождения секций, и порядка на дороге, и честных инспекторов ГАИ. Потому что хотят жить в этой стране, а не пребывать в ней.

Пока же они играют в заклепки, напульсники, Кощеев Бессмертных, украсивших их тяжелые машины. Но есть в байкерах и другое — они самостоятельно мастерят новые модели, из кусков старых разбитых «Яв» и «М-72» собирают нечто новое, неожиданное. Они толкутся на свалках и помойках, выискивая среди технических отбросов то, что можно подточить, подпилить и использовать в машине о двух колесах. Все это не только для того, чтобы с ревом взвился «харлей» и полетел на бешеной скорости по ночному шоссе. Кроме всего прочего — это еще и проверка себя на надежность, на крепость в этой жизни.

Сергей КОРКИН

Путевые записки автостопщика

«Оказались мы с МАЗом в кювете — время предрассветное, обочины после дождя скользкие. И все бы ничего, да был это бензовоз. Никогда прежде не видел столь зловещих бликов желтой мигалки…»

«Ехал я как-то на «мерсе» по МКАДу. Вдруг водила посередь дороги останавливается, окошко опускает. Сзади машины гудят. А он узнал в соседнем «мерсе» землячка — решил поговорить…»

«Помнится, добирался я из Пскова в Новгород. Останавливается КамАЗ. Водила: «Повезу, — говорит, — если путь покажешь…»

«Занесло меня под Питер в три часа ночи. Мороз двадцать градусов. Машин, естественно, нет. Подхожу к гаишникам — пустите, дескать, на пост погреться. Посидели, чаю попили, поговорили…»

Все это — из рассказов любителей автостопа. Таких людей становится все больше, ведь вольные путешествия по трассам входят в моду. И отношение к ним меняется тоже…

— Так ты халявщик? — вопрошал меня «драйвер» самосвала, когда я в очередной раз возвращался домой.

Ну как объяснить, что часы, проведенные на обочине под дождем, тоже входят в эту «халяву». И что отгонять от водителя сон веселым разговором, когда у самого глаза слипаются — занятие не из приятных.

Встречал я людей, которые не верили в автостоп.

— Сейчас люди в городе боятся пассажиров подсаживать. а ты на трассе хочешь кого-то остановить.

И тем не менее, в последнее время я уже накатал двенадцать с половиной тысяч верст со средней скоростью — тысяча в сутки. И сменил в пути не одну сотню машин. Более того — знаком с людьми, которые проехали гораздо больше…

В дороге случается всякое.

— Далеко едешь? — спросил меня однажды водитель МАЗа, притормозивший у поста ГАИ.

— В Петрозаводск.

— Ну залезай.

Отъехали. Новая Ладога осталась позади.

— А в Петрозаводске что?

— Каникулы — путешествую.

Повисла странная пауза. Водитель косо посмотрел и не удержался:

— Кому лапшу на уши вешаешь? Зима на дворе. От армии или от зоны бегаешь?

Трудно объяснить, что можно и зимой ехать за тридевять земель, получая радость от путешествия. В конце пути мы сошлись на том, что я, судя по всему, романтик (для этого даже паспорт пришлось показать).

«Новым русским» я частенько говорю, что катаюсь ради денег — ведь получаю же гонорары за путевые заметки. Они кивают: мол, понятно, нет вопросов…

Главная база российского автостопа по-прежнему находится в Питере. И руководит ею легендарный Алексей Воров. За его плечами более миллиона километров и настоящая кругосветка. Члены Петербургской лиги автостопа имеют особую отличительную форму: желтые комбинезоны, которые издали видны даже на ночной трассе. Здесь постоянно практикуются учебные гонки. Так что путешественники всегда в прекрасной форме. И никому еще не удавалось обогнать команду «старичков» во главе с президентом лиги Воровым.

Сейчас лига готовит вторую кругосветку. Кстати, относятся здеcь к автостопу как к виду спорта.

Но азы премудрости можно получить и в Москве. Например, в Академии вольных путешествий. Для этой организации начинается только второй сезон, но определенные достижения уже имеются. В академии всегда ответят на глупые вопросы типа: «Как объяснить водителю, что едешь бесплатно?» или «О чем говорить с ним в дороге?». Впрочем, дабы проверить новичка, сразу предложат «лабораторную работу»: проехать кольцевую автодорогу. Всего 109 километров. Совсем немного, но на одной машине, понятно, их не одолеть. Если что-то не клеится, садишься в автобус и — домой.

Руководит академией Антон Кротов — автор книги «Практика вольных путешествий» (два издания общим тиражом более 10 тысяч экземпляров).

Есть в Москве и Школа автостопа. Здесь лидер Валерий Шанин — его-то книгу помните? Прославилась школа как организатор шумных мероприятий (чемпионаты Москвы, России, теперь уже — Европы). С прочими рекордами дело обстоит сложней, впрочем, у каждого свои задачи…

…Серая полоса асфальта. Утренний холодок, на пыльной траве роса. Опять начало путешествия. Позади суета, жизнь по часам, ожидания, сборы. Впереди — сотни, а то и тысячи километров пути. За спиной компактный рюкзак — там лишь то, без чего трудно обойтись. На минуту становится грустно: я уже свободен от города, но еще не вошел в роль путешественника…

Часами стоишь на обочине. Лица за стеклами машин выглядят одинаково серыми…

После мороза, с заиндевевшим шарфом и шапкой, негнущимися пальцами открываешь дверь теплой кабины. Или после изнурительной жары окунаешься на очередной пересадке в море…

К трассе привыкнуть трудно. Но можно ее освоить и чувствовать себя там «своим».

Павел РОЖИН

— Да! Да! Нет!.. Что, опять?! Ага, щас!..

Я вальяжно восседала в велюровом кресле, размешивала ложечкой сахар в чашке кофе и внимательно наблюдала за своим старым другом Женькой — главой сыскного агентства. Отогнув полу серого пиджака и сунув руку в карман белых брюк, старый друг покачивался с пятки на носок, не отрываясь глядел на мои туфли и отпускал короткие реплики в телефонную трубку. Сколько себя помню, это любимая Женькина поза, когда его угораздит втетериться в какую-нибудь историю.

— Да! Да! Пока! — Он повесил трубку и воззрился на меня. — Нет, ты все поняла?!

— Судя по твоей реакции, беседа была очень содержательной, — съязвила я.

— О-о, бесспорно! — Женя театрально тряхнул челкой и задел люстру. Она зазвенела. — Я не понимаю, где пропадает мой сын! Где?! Где?! Где?! Черт побери!.. Вот объясни мне, где в этом городе может шляться тринадцатилетний шкет? Объясни!

— В этом городе, — от удивления я даже перестала мешать сахар, — тинейджеры могут шляться где ни попадя. Они ж из каждого угла бросаются на тебя на своих роликах… А ты их ловишь, потому что разогнаться они разогнались, а остановиться уже не в состоянии. И знаешь, как далеко они могут таким образом уехать?.. Отказали тормоза, я лечу куда глядят глаза!

— Вот именно — куда глядят глаза… — задумчиво пробормотал Женька. — Я, кажется, начинаю догадываться — куда глядят Юркины глаза… Не заметил ли он…

— Что? — не выдержала я.

— Хвост, — сердито хмыкнул Женька.

— Чей? — не сразу поняла я.

— В последнее время, — стал объяснять Женя, — по этому телефону стали раздаваться нежелательные звонки… Ну, ты помнишь ведь ту историю с картиной… Одним словом, я вынужден был постоянно держать Юрика в поле зрения. Только не всегда у меня это получа…

Чашка звякнула в моих руках — подал голос телефон. Женька вздрогнул и, нервно поведя плечом, поднял трубку:

— Где? Он тебя видел? Да откуда, едрен корень, он может знать, кто ты такой?! — Мой приятель позеленел и опустил глаза. — Угу. Хоккей. До связи.

— Женечка, любовь моя, давай я тебе чай крепкий заварю, — взмолилась я. — Только успокойся, пожалуйста…

— Успокоиться, значит, — нехорошим голосом начал Женя. — Ты знаешь, это его излюбленный прием — выскакивать из вагона метро в последнюю секунду. Мои ребята уже во второй раз из-за него целуются с захлопнувшимися дверями! Я тоже себе шишку заработал. — Тут он снова взмахнул челкой, словно демонстрируя ту самую шишку, и снова задел люстру. Она зазвенела. — Да прекратится этот звон когда-нибудь или нет?!

— Так вам и надо, придуркам! — взбеленилась я. — Оставьте парня в покое! Та история, когда он вляпался, произошла тысячу лет назад, все во всем разобрались, Юрке ничего не грозит, а ты все еще играешь в казаки-разбойники! Что он тебе сделал?!

Женя рванул в соседнюю комнату, послышалось шуршание и ругань. Через минуту он вернулся обратно с кипой журналов в руках.

— Вот! — Он бросил их к моим ногам. — Смотри!

— «Рenthouse», «Рlayboy», «Newlook», «Страна игр»… Каких игр? — я издевалась в открытую.

— Компьютерных! — страдальчески возопил Женька.

— Ну и что? Ребенок просвещается. Кстати, журналы-то чьи? — поинтересовалась я.

— Да в том-то и дело, что не знаю! — заголосил мой несчастный друг. — Когда я начал наблюдать за каждым его шагом, выяснилось, что я совершенно ничего не знаю о его внедомашней жизни. Но это еще полбеды. Кошмар заключается в том, что я — сыщик, который распутал не одно дело, — не знаю, где мой сын, чем он, черт возьми, занимается, откуда у него, блин ушастый, все это! — Он кивнул на журналы. — Да! — спохватился вдруг он. — Догадайся с трех раз — где я нашел эти сокровища? На антресолях, куда сто лет не залезал, среди материных выкроек…

— Чего ради тебя туда понесло? — подняла я бровь.

— Отвертку искал. Потому что Юрка, придя из школы, контакты в трубке на кухонном телефоне разъединил. А на втором, — Женька помахал трубкой, — рычажок повернул — этот аппарат и раньше тихо звенел, а с повернутым рычагом — вообще молчит. Хотя я по нему могу позвонить куда угодно! Видишь, как бдительность усыпляет? Пока, думает, до меня дойдет, что дело в контактах, — пройдет время. По каким-то причинам Юрик не хотел, чтобы сегодня сюда кто-то прозвонился!.. Короче, если я не выясню, где он, что он и как он, я передам агентство в его руки!

— Бред какой-то, — процедила я. — Пойдем на улицу, на скамейке у подъезда посидим, воздухом подышим.

Мы вышли во двор, сели на лавку и стали дышать свежим воздухом. Уже темнело, вокруг носились дети и собаки. Женя поднял голову и стал смотреть на звезды. Сзади нас хлопнула дверь соседнего подъезда. Через пару минут Женька прищурился, поднял руку и открыл рот, собираясь что-то сказать… Еще через минуту он сказал:

— Крыша.

— Прости? — не поняла я.

— Чердак, — так же утверждающе выступил он.

— Поехал? — опять не поняла я.

— Нет. Мой на месте. Он через чердак ушел! Быстро домой! — Он схватил меня за руку и чуть не закинул в подъезд.

Мы взлетели на лифте на седьмой этаж и, открыв дверь, ворвались в квартиру. Женя огляделся.

— Я так и знал! — воскликнул он и указал на ковер у кресла, где мы оставили журналы. Теперь их там не было.

— Он не мог далеко уйти! — вдруг заорал Женька и схватил ключи от машины.

— Прямо как рецидивиста отпетого ловим, — сказала я уже в машине, потирая синяк на локте — следствие жесткой посадки. — Жень, оставь его в покое. Парень прикалывается!

— А если я начну прикалываться?! — Женя вел машину так, что все встречные тачанки с визгом разлетались в стороны.

— Ты еще сирену на крышу поставь! — защелкнула я ремень безопасности. — Кстати, куда мы гоним?

— Есть тут одно место… Я думаю, он там будет, — «мистер Холмс» посмотрел на часы, — через двадцать минут.

— Ну будет он там, дальше что? — вздохнула я.

— Вот я и выясню, будет он там или нет! — Женька завелся. — Если он понял, что мы нашли журналы, он не стал их перепрятывать, а взял с собой всю эту кипу. А если он взял эту кипу с собой, значит, он куда-то ее повез. А если он ее куда-то повез, то скорее всего в ту дыру, где он как-то вертелся!

— А дыра — это кролик, а кролик — это значит нас всех вкусно накормят… — очень некстати процитировала я.

— Угу, издевайся! — притих Женя. — Только если его там не окажется, значит, мне нужно брать отпуск. Бессрочный.

— Женька, зачем тебе все это надо? — пыталась образумить я его.

— Зачем?! Мне интересно!!! — нажал он на тормоза и, развернув машину так, что из-под задних колес вырвался дымок от сгоревшей резины, резко затормозил. — Вот это место! — Он повернул ключ зажигания и закурил.

Четверть часа мы просидели в тишине, Женька добивал уже третью сигарету. На улице стало совсем темно, заморосил дождь.

— Он пошел к друзьям, — нарушила я молчание. — Можем ехать?

Без слов великий сыщик бросил бычок на мокрый тротуар, и машина сорвалась с места.

— Куда теперь? — спросила я, и тут мое внимание привлекла выскользнувшая из-за дома фигура в синих джинсах, «индейском» свитере, на роликах и с рюкзаком через плечо. — Смотри, Юрка мчится!

Женька побелел и свернул за угол.

— Он был там… Но как он туда пробрался? Если вперед нас, то как он успел? Я ничего не понимаю!

— Нечего понимать! — увлеклась я. — Не потеряй его хоть сейчас!

— Пошли пешком!

Мы выскочили из машины и дернули за Юркой. Но уже через минуту поняли, что лучше бы нам было продолжать преследование на машине. Парень вырулил на мостовую, прицепился к троллейбусу и поехал через ремонтируемый мост с развороченной пешеходной дорожкой.

Когда мы бегом вернулись к машине, нырнули в нее и отправились вслед за троллейбусом, то стало ясно — Юрка опять исчез.

— Хотел бы я знать, кто из его друганов здесь живет? — размышлял Женя.

— По-моему, он водит нас за нос! — предположила я.

— Вот, черт, я же сотни раз его предупреждал — не цепляться к машинам! — возмущался мой друг. — Подожди, приедет домой — я его отметелю!

— Предполагаю, что он уже дома! — сказала я. Женька посмотрел на меня, как на сумасшедшую.

Он бы и дальше так смотрел, но тут застрекотал мобильный телефон.

— Да!.. Ты?! — Женя от ярости подскочил на сиденье.

В трубке раздался чей-то смех и голос Юрки произнес:

— Пап, ты меня искал? Я у Тамарки сижу, так что не волнуйся! Салют!

В трубке раздались гудки. Женя повернулся ко мне. Физиономия у него была растерянная.

— Нахал… Он у Тамарки, видите ли!.. Постой, что за Тамарка? Мама родная, надеюсь он журналы с собой не прихватил?!

Спустя два часа беспрерывного курения и пития чая мы с Женькой услышали скрежет ключа в замке. Потом открылась раздвижная дверь комнаты, и на пороге возник Юрка с ярким румянцем на щеках:

— Всем привет! Чего вы такие мрачные?

— Телефон чинили, — процедил Женька. — Который один вумный как вутка молодой человек сломал.

— Да?! — искренне удивился Юрка.

— Я его сейчас… — Женька вскочил с кресла и задел люстру. Она зазвенела. — Этот звон меня уже достал!!! Я разнесу все в этой квартире! Кто тебе должен был звонить?! Отвечай?! Из школы?! Директор?! Из-за того, что ты уже второй месяц динамишь физкультуру и пропадаешь в это время невесть с кем, невесть в каких подвалах?!

— Ну па, ты голова! Я тобой горжусь! — торжественно выпалил Юра, скидывая ролики, затем смерил Женьку взглядом с ног до головы и добавил: — Только я хотел тебе сказать, перестань в час пик ставить машину на два колеса, а то гаишники на тебя засматриваются. Я же не могу каждый раз отрываться от троллейбуса и отвлекать их внимание. Может, я куда-то по срочным делам еду…

— Куда? Юра, куда? — посадил Женька своего сына напротив себя. — Ей выйти? — кивнул он в мою сторону.

— Да пусть сидит, — пожал плечами Юрка. — Ты только пообещай, что это… Будешь держать себя в руках.

— Согласен, — хмыкнул Женька. — Что у вас с этой Тамаркой… будет ребенок?

— Какой ребенок? — покраснел Юрка. — Ей уже за пятьдесят, па. Тут дело не в Тамарке… Просто я… Я… на работу устроился.

— Куда? — откинулся на спинку кресла Женька.

— В том-то и дело, что куда, — выдохнул Юрка. — В сыскное агентство, па. В «Ягуар».

— Что?! — замер Женька, не донеся сигарету до рта.

— Ну ты же меня на работу не берешь! — выпалил Юрка. — А деньги у тебя выпрашивать… Что я — маленький?

— В «Ягуар»… В «Ягуар», значит! — скрипнул зубами Женька. — Да это же мои главные конкуренты!

— Я знаю, па, — прошептал Юрка, и мне показалось, что он сейчас расплачется. — Но…

— Да что ты там можешь делать? — театрально развел руками Женька. — Полы мыть?

— Почему это полы? — оскорбился Юрка. — Я у них главный по компьютерной технике. Вот сейчас Тамарка… то есть Тамара Петровна, занимается делом о нелегальной печати и продаже журналов. Тут, понимаешь ли, на рынке стала появляться «левая» полиграфия. Кто-то ее тискает — то ли в Польше, то ли в Словакии и гонит в Россию. А сама редакция — ни сном, ни духом. Моя задача была сканировать несколько номеров и путем сравнительного анализа определить типографию… В общем, все это сложно, па…

— А телефон? А твои эти реактивные перемещения?

— То есть? — не понял Юрка.

— Ну как ты мог оказаться в том месте, где я тебя ждал, раньше, чем я? За тобой что — машину присылают?

— Нет, — растерялся Юрка. — Просто я в офис по набережной ехал — за троллейбусом. А ты меня в кварталах ждал — туда же пока по улочкам доберешься… А по телефону там одна придурочная секретарша мне стала названивать — год моего рождения ей непонятен был…

— Черный выход, — простонал Женька. — И проходные дворы. Значит, ты не в подвалах там пропадал?

— Какие подвалы? — возмутился Юрка. — Мне деньги на новый компьютер зарабатывать надо!

— Ясно! — сорвался с места Женька. — Вот тебе бумага, вот ручка, пиши. «Руководителю сыскного агентства… Прошу принять меня на работу в качестве консультанта… Точку поставь. Подпись. Число».

— Ты берешь меня на работу?! — Юрка был потрясен.

— А что мне остается делать?! Мои спецы уже вторую неделю над одной дискетой колдуют — зашифровал ее один субъект, понимаешь. Со стороны человека привлечь не могу — дело больно щепетильное. Так что старайся. Расколешь дискету — получишь премию. Кстати, плачу я лучше, чем в «Ягуаре».

САФФИ

Его, конечно, звали Джон. Симпатичный, улыбчивый, загорелый. Русые волосы, серые глаза. Он подошел ко мне в Гайд-парке и, заметив, что я орудую ниткой и иголкой, присел рядом и попросил зашить дыру от сигареты на его куртке. Я коротко кивнула, а он вдруг спросил, откуда я. Я ответила. «Из России? Мой дедушка был оттуда».

Поговорили о жизни в России. Я спрашиваю про его собственный бизнес.

— Я работаю на улице. — Небольшая пауза. — Мою окна машин. Это, если хочешь знать, очень прибыльное дело. Бывает, сотню фунтов в день зарабатываю! Вот ты в каких странах уже побывала? А я — во Франции, Италии, Испании, Греции, Португалии… Да где я только не был! Неплохо, а?

— Неплохо.

Далее немного задумчиво:

— Может, мне в Россию съездить? Я слышал, там сейчас очень благоприятные условия для развития частного бизнеса. Начал бы там свое дело. Мыл бы машины…

— Джон, у тебя было бы много конкурентов в лице русских мальчишек!

— Нет, — говорит, — мальчишки мне не конкуренты.

Его глаза вдруг загораются, откуда-то он достает некое приспособление:

— Вот посмотри. Знаешь, что это? Это лучшая щетка для мытья автомобильных окон во всем Лондоне. Обычно как ведь делается? Сначала водят мыльной тряпкой по стеклу туда-сюда, потом окунают ее в воду, начинают смывать. А у меня? Вот эта губка намыливает, а вот эта резиновая полоса сразу же после этого смывает и вытирает все начисто. Здорово, да?

— Здорово, — опять соглашаюсь я.

— К клиенту я подхожу прямо перед светофором — вот-вот зажжется зеленый свет и машина поедет. Достаю свой инструмент… Водитель нервничает, кричит мне: «Пошел вон, проклятый американец!» А я ему знаком показываю, мол, все в порядке, мистер. Провожу разок-другой, и он сразу понимает, с кем имеет дело — с профессионалом. Нарочно делаю пару неловких движений — он смеется. Смех, скажу я тебе, — самое главное в нашем бизнесе. Если клиент смеется, он платит больше. Я с этой своей щеткой нигде не пропаду. Было как-то раз, один тип говорит мне: «Эй, ты! Иди сюда! Ну-ка вымой мне во-он ту витрину». И показывает высоко-высоко. Думал, что я не достану. Я ему: «Никаких проблем, мистер». И смотри, что я делаю…

Джон крутит ручку своей щетки и удлиняет ее в два раза.

— Тот тип делает круглые глаза, а я говорю: «Пожалуйста. Помыть что-нибудь еще?» Ха-ха-ха! И тому типу приходится раскошеливаться. А вообще я стараюсь подходить к чернокожим водителям. Они платят больше и охотнее.

Тем временем я заканчиваю зашивать его куртку и отдаю Джону на экспертизу.

— Отличная работа, — хвалит он. — Я обещал тебе за это мороженое. Какое ты больше любишь?

Он оставляет мне на попечение здоровенный черный полиэтиленовый пакет, прихватывает с собой свою сумку и супер-щетку (с ней он, похоже, ни на минуту не расстается) и уходит. Возвращается минут через пять.

— Я купил два: себе тоже.

Я начинаю собираться. Хочу в последний день прогуляться по Пиккадилли-стрит. Где-то там рядом еще утром я присмотрела симпатичную улочку и теперь прошу Джона, если он не занят, сфотографировать меня на ней.

— Конечно, — отвечает он. — Сейчас я отдыхаю. Работать буду вечером, у Марбл-арч.

Мы выходим на дорожку. Джон болтает без умолку.

— Случай один раз со мной был. Иду я по Бейкер-стрит. Навстречу женщина с тремя детьми. Вдруг она останавливается и начинает что-то искать на асфальте. Ключи, говорит, уронила, никак найти не может. Должно быть, они провалились в сточную решетку. Она топчется вокруг; наклоняться за ними, высматривать их там на дне ей неудобно: дети мешают. Она меня и просит: «Молодой человек, найдите мне ключи, пожалуйста». Я подхожу к той решетке, а она огромнейшая такая. Пальцами не достать, руку не просунешь. Дергаю я ту решетку, поднимаю. Отношу в сторону. Глубокая яма. Вода грязная плещется. Гадость. Ну, я наклоняюсь, опускаю туда руку. Пошарил я по дну, пошарил. Нет ключей! Я той женщине говорю: «А вы уверены, что уронили их туда?» Да, говорит. Я снова шарю и нащупываю там узкую впадинку. Моя рука не пролезает. Я говорю: «Давайте, я подержу вашего ребенка, а он достанет». Беру ребенка на руки, наклоняю его, он ручку опускает и вытаскивает ключи! Тут меня, конечно, все благодарят. Она мне деньги предлагает. А я для порядку ломаюсь немного, говорю: «Ну что вы! Право же, не нужно». Но деньги беру. А женщина та как раз на Бейкер-стрит жила, прямо у дома ключи выронила. Она меня к себе пригласила помыться. Я весь грязный после той сточной лужи был. Ну, скажу я тебе, таких красивых домов я в жизни не видел! Пол — мраморный. Лепнина на потолках. Все такое белое. Я не знаю, почему она впустила меня к себе в дом. Ведь я мог что-нибудь украсть. Но она мне поверила. Не знаю почему.

По дороге он спрашивает меня, какую музыку я люблю.

— Ты под нее танцуешь? И как же? Как? Покажи!

— Показать?

— Да-да, покажи!

Поставив сумку на траву, я делаю несколько движений. Джон явно недоволен результатом.

— Но ты не думай, — убежденно говорю я тогда. — Я и классические танцы умею танцевать. Вальс там или польку.

Он с любопытством переспрашивает и просит показать ему вальс. Да, тут же, в Гайд-парке. Ученик он способный, только все время норовит повернуться не в ту сторону.

— Вправо! Да вправо же, Джон! В сторону той руки, где ты сейчас свою швабру держишь!

— Раз-два-три, раз-два-три, — со счастливым выражением лица повторяет он, пока мы идем по Пиккадилли, и переступает в такт ногами. — А что, Чайковский тоже писал вальсы?

— Писал. Но тебе будет хотя бы с кем практиковаться?

— Не-а. Но я считаю, главное — начать.

На горизонте появляется «Макдональдс». Джон предлагает зайти. У стойки он вытаскивает тяжелый кулек с мелочью и быстро расплачивается с продавцом, ловко отсчитав нужную сумму за два обеда. Под потолком висит цветной телевизор. Спортивная программа. Джон бросает взгляд на экран и принимается за еду.

— А что, Джон, ты любишь футбол?

— В общем да, но не так чтобы очень. Постоянно не смотрю. Только если крупные соревнования.

За малыми соревнованиями он предпочитает не следить, а участвовать в них. Речь идет не о футболе, а о центре развлечений. Туда мы заглянули опять же по инициативе Джона.

— Вот это классная штука. Или вот, гляди, эта.

Он опускает несколько монеток в аппарат, и мы сражаемся в игру — гибрид футбола и бильярда. Не успеваем мы выйти из развлекательного центра, как на асфальте около витрины Джон замечает маленькую монетку. Он поднимает ее, осматривает, засовывает в карман и гордо заявляет:

— Моя жизненная философия — пенни фунт бережет.

И на той же самой улице, где он нашел монетку, к нему подходит нищий и просит денег. Ни секунды не раздумывая, Джон выгребает из карманов все, что там есть.

Где-то в центре Сохо мы стали прощаться, и я спросила у него адрес.

— Знаешь, — сказал он мне, — у меня вообще-то нет адреса. Я живу на улице, — и кивнул в сторону полиэтиленового мешка, который тягал за собой.

И тут только я поняла, что было в нем. Молодых ребят, спавших в спальниках прямо посреди тротуара — голова на асфальте, — я не раз видела, проходя по улицам Лондона рано утром или поздно вечером. Только тут я поняла, почему даже в этот теплый день он был одет в шерстяной свитер и куртку: меньше нести в руках приходится. Выходит, Джон тоже относится к армии тех, кого у нас называют бомжами — людьми Без Определенного Места Жительства. Но похоже, его такая жизнь устраивает. Он зарабатывает достаточно денег, чтобы не отказывать себе ни в каких удовольствиях — есть вдоволь, подавать нищим и путешествовать автостопом по всей Европе.

На прощание я кивнула в сторону его щетки:

— Ты бы ее запатентовал. Огреб бы потом немало денег.

— Зачем? — искренне удивился он. — У меня и так все есть…

Александра ФИЛЮШКИНА